«Когда тебя нет, он такой спокойный, а с тобой бешеный!». Журналистка, мама двоих сыновей объясняет, почему малыши закатывают скандалы своим родителям.
Мы с моим младшим сыном Леоном приехали в гости к моей маме, не виделись полтора года — с тех пор он из вертикальной гусеницы превратился в проворного горластого тоддлера в самом разгаре кризиса третьего года жизни. Иногда я оставляю его с ней, чтобы сходить по делам. Он не особо счастлив меня отпускать, но как только за мной закрывается дверь, ребенок становится, что называется, шелковым. А когда я возвращаюсь, маска покладистости падает, ангел ударяется оземь и оборачивается злым лесным демоном. Порой он из-за того, что я не понимаю по-леоновски или не разрешаю разбить четвертое яйцо подряд, начинает орать так, что в Ватикан даже звонить не надо — исполинский ор долетает от Комсомольска-на-Амуре до папского государства, и они там по собственной инициативе высылают экзорцистов ближайшим рейсом.
«Без тебя он нормальный был, с тобой дикий какой-то становится»
Наблюдая, как маломерный тролль изрыгает проклятья и кружится в корчах вокруг собственной оси на полу, мама моя всегда произносит одну и ту же формулу: «Без тебя он нормальный был, с тобой дикий какой-то становится». Мама моя, надо сказать, вообще не переносит нытья и плача. Ну нет у нее ресурса все это контейнировать и выдерживать. При этом она полностью уверена, что ведущий себя ТАК ребенок — это совершенно ненормально. Кажется, я начала подозревать, почему я до 27 лет не плакала…
Ученые-нейробиологи же уверены в обратном: то, что мы привыкли называть детскими «истериками», в действительности — просто результат незрелости нервной системы и отделов мозга, отвечающих за самоконтроль. Способность контролировать сильные чувства и импульсы у детей начинает отрастать только годам к семи (но это не значит, что теперь она сформировалась, подростки все еще плоховато контролируют эмоции, потому что префронтальная кора все еще отстает в развитии, как пишет психолог Ольга Писарик).
Адепты воспитания детей на основе теории привязанности говорят о том, что у детей не истерики, а чувства — разные, объединять которые одним словом, значит не хотеть действительно понять своего ребенка и помочь ему пройти через этот нелегкий для него опыт.
«Истерика» — весьма стигматизирующее слово, ярлык, при помощи которого легче отмахнуться от чужих непереносимых чувств. Этим ярлыком припечатывают женщин, когда их реакция на невыносимую ситуацию становится слишком бурной по мнению тех, кто рядом. Это такая ширма, которой можно прикрыть то, что корни «истерики» уходят в неудовлетворенные базовые потребности: в любви, принятии, безопасности, еде, воде или отдыхе.
Автор блога Happiness is here пишет: «Навешивая ярлык ‘истерики’ на чувства, мы полностью уводим свое внимание от проблемы. Вместо того чтобы слышать злость, боль, разочарование, зависть, грусть, фрустрацию, страх, тревогу, ярость, стыд, отвращение, дискомфорт, усталость, беспомощность, одиночество или сотни других чувств, мы видим только истерику. Видите, как это ограничивает нашу возможность понимать и проявлять эмпатию?
А все потому, что вместо того, чтобы сконцентрироваться на понимании чувств ребенка и его неудовлетворенных потребностях, мы озабочены только одним — как остановить истерику. Насколько фрустрирующим это должно ощущаться для ребенка, когда весь твой эмоциональный опыт сводится к истерике. Когда смотрят лишь на твое поведение, без понимания всего того хаоса, который происходит внутри тебя, и без какой-либо поддержки, чтобы тебе через этот хаос пройти. То есть тебя не понимают или игнорируют именно тогда, когда ты ощущаешь себя наиболее уязвимым, потерявшим контроль и переполненным чувствами».
Так почему же он такой хороший с теми, кого мало знает, и дает стране угля, оставаясь со своими главными взрослыми? Да просто потому, что он доверяет тем, к кому привык. Доверяет в том, что может быть с ними любым. Что его чувства будут поняты или хотя бы приняты. Знает, что может выплакать маме и папе свои слезы — от того, что мама на два часа ушла, а ему было без нее грустно. Или весело, но тревожно — вдруг не вернется? Столько сил пришлось потратить на то, чтобы вести себя «нормально», а теперь — держаться нету больше сил. Он знает: маме можно отнести накопившуюся фрустрацию, мама не будет ругаться, мама обнимет, мама позволит поплакать на своем теплом плече.
И еще — я глубоко убеждена, что ребенок, не имеющий возможности быть невыносимым для окружающих в раннем детском возрасте — несчастный ребенок. Стресс, не имеющий выхода, соматизируется, принимает формы аутоагрессии, выливается на более слабых — домашних питомцев и еще более маленьких детей.
Практика остановки чувств у детей, общепринятая для советской и постсоветской России, привела к тому, что как минимум каждый второй взрослый нуждается в психотерапии (зачастую с фармподдержкой), зависит от алкоголя или наркотиков (или имеет другие аддикции), имеет проблемы с агрессией (не умеет ее контролировать) — и как следствие, мы имеем ужасающую статистику по семейному насилию. Плакать нельзя, поэтому в ход идут другие способы справляться с трудными подавленными чувствами, которые копятся. Как правило, эти способы деструктивны.
Когда ребенок плачет, ноет, кричит, это возвращает нас на эмоциональном уровне в собственные невыраженные чувства из детства. Возвращает туда, где никто не помог справиться с трудными эмоциями, а вместо этого за них стыдили, а возможно и наказывали. Это еще одна причина того, почему нам так тяжело наблюдать, как наши дети являют собой шекспировское «у бурных чувств неистовый конец».
Хорошо, что сейчас появилось столько знаний о том, чем в действительности являются «детские истерики», — возможно, лет через 20 мир будет чуть более добрым.